| |
|
Спортсменка, комсомолка, красавица
Алексей Ратманский вернулся в Мариинку
 Второй
международный фестиваль балета "Мариинский" начался в Петербурге.
Десять спектаклей в течение десяти дней с заключительным гала-концертом
в четырех отделениях обещают продемонстрировать элиту мирового балета
на фоне петербургских звезд. Однако уже в первый вечер стало очевидно,
что главное событие фестиваля - "Золушка" Алексея Ратманского,
впервые взявшегося за трехактный сюжетный балет.
В Мариинском театре теперь любят не просто премьерs, но акции - такие,
ради которых в Петербург в антисанитарийных условиях поедут не только
оперные и балетные критики, но люди, никакого профессионального отношения
к этим искусствам не имеющие. В прошлом году жертвой подобной громкой
акции - "Щелкунчика" Михаила Шемякина-Валерия Гергиева, который
должен был стать гвоздем первого фестиваля, - и пал Ратманский, не сумевший
встроить собственные представления об этом балете в концепцию Шемякина.
Но за год хореограф, оказавшийся нарасхват во всем балетном мире, превратился
в виртуозного фрилансера. Постановки "Леи" для Нины Ананиашвили
и московского Театра танца Алексея Фадеечева и "Щелкунчика"
для Датского Королевского балета, осуществленные в последние полгода,
не столько вымотали Ратманского, сколько научили быть гибким.
И на этот раз Ратманский обнаружил в Петербурге не только умозрительную
идею постановки "Золушки", но и сложившуюся команду для ее осуществления:
музыкального руководителя Валерия Гергиева, художников-постановщиков Илью
Уткина (того самого "бумажного архитектора", который победил
на Венецианском бьеннале) и Евгения Монахова, художника по свету Глеба
Фильштинского, чью сложную фамилию выучили после мариинских "Семена
Котко" и "Сказания о невидимом граде Китиже". А в придачу
к ним - бородатые восторги от "Золушки" Константина Сергеева
образца 1946 года, которая сначала получила Сталинскую премию, а потом
еще полвека обороняла музыку Сергея Прокофьева от других интерпретаций.
Памяти этой "Золушки" и посвящен спектакль Ратманского, хотя
почитатели тяжеловесного и дремучего сергеевского драмбалета произвели
хореографа в маляра, который им пачкает мадонну Рафаэля и для которого
их прежние святыни - уже пустые имена. Несмотря на то, что Ратманский,
редактируя либретто, перенес действие спектакля в "современность",
а художник по костюмам Елена Марковская нарядила главную героиню в сиреневые
простодушные кофточки и юбочки, которые были выставлены прошлым летом
в любой витрине на Тверской, нынешняя "Золушка" - памятник сталинскому
предвоенному монументализму. К счастью, и хореографа, и художников современного
спектакля явно волновал не сюжет Перро, а музыка Прокофьева, в которой
благородные и сентиментальные вальсы поданы в оправе ресторанного джаза.
Поэтому на сцене разместились не грязный очаг с метелкой, тазами, горшочками
и кастрюльками, не картонный трон и не рисованные грязные тряпки с испанскими
горами и восточными пустынями, по которым якобы карабкается принц с куском
бутафорского хрусталя в руках. И даже не кухня современного фешенебельного
отеля с банкетным залом в придачу. Вместо всего этого хлама - две колонны
посреди сцены, служащие опорой и дому Золушки, и дворцовому величию на
балу, две металлоконструкции по бокам (по параллельным внутренним лестницам
одной из них будут метаться в финале Золушка и Принц, долго не находя
пути друг к другу), металлический обруч, который служит то часами, то,
поворачиваясь, огромной бальной люстрой, и изредка меняющиеся рисованные
задники, самый эффектный из которых возникнет на балу, воспроизводя анфиладу
какого-нибудь Дворца Советов.
Однако Ратманский, вновь, как и в случае с Шемякиным, столкнувшийся с
нефункциональными для балета декорационным решением, на этот раз виртуозно
воспользовался этим и превратил "Золушку" в антибалет, если
под балетом подразумевать непременно кордебалетные орды, всё сметающие
со своего пути, непонятных персонажей, о которых нет ни слова в либретто,
па де де героя и героини, и фуэте балерины по центру сцены. Вместо чистенькой
Золушки с аккуратными косичками и в белом передничке - нервная затюканная
акселератка, вместо воплощающей мировое зло Мачехи - гроза коммунальной
кухни с апельсиновыми волосами и в шелковом халате, с театральным пафосом
исполненная Ирмой Ниорадзе, вместо увешанной театральной бижутерией Феи
с короной на голове - лишенная балетных фиоритур бомжиха из ближайшего
перехода (Наталья Свешникова), хранящая хрустальные туфельки в грязной
авоське, а вместо сказочного Принца - модельный мальчик весь в белом (Денис
Матвиенко). Ратманский не пытается убедить, что знает движений больше,
чем все его предшественники вместе взятые: сначала лексика кажется даже
бедноватой, пока не оказывается, что элементарные degage, которые бесконечно
множит Золушка и которые способна воспроизвести любая троечница в хореографическом
училище, украшают даже неказистую и лишенную всякого намека на обаяние
балерину, зато навороченные поддержки "звездного вальса" ненавязчиво
цитируют "вальсы Мошковского" и "этюды Глиэра", которые
обожали танцевать витальные балерины предвоенной поры и от которые обмирали
пламенные комсомолки.
Неофитам, не видевшим ни "Баядерку", ни "Спящую красавицу"
или желающим приобщить к прекрасному детей, на этой "Золушке"
может стать не по себе. Но тех, кто уже выучил их наизусть и в отсутствии
современного балета впал в летаргический сон, новая "Золушка"
Мариинского театра может вывести из этого состояния.
"Ведомости", 2002, 12 марта.
|
Вернуться
Вверх