| |
|
Мистер Би
 Афоризм
"балет - каторга в цветах" придумала Фаина Раневская. Но еще
со времен Тальони у всех причастившихся к балетному миру нет занятия увлекательнее,
чем воспевать эту сладкую муку. Однако Джордж Баланчин - главная фигура
балетного театра ХХ века - не признавал красивой аксиомы. Родившись сто
лет назад, он на себе испытал все катаклизмы, которые выпали на долю его
поколения. Но, как и многие ровесники и "друзья по музе, по судьбам"
- бедные русские эмигранты, выросшие на Западе в гениев, - жил, чтобы
наслаждаться жизнью, словно страдания не коснулись его. А жизнь превратил
в эквивалент творчества. "Я - такой, как есть, и мне нравится быть
таким", - любил повторять Баланчин.
Теперь, на удалении десятилетий, путь "мистера Би", как почтительно
и с обожанием называют его в Америке, кажется прямым и ровным восхождением
к олимпийской славе. Но выигрыш в особо крупных размерах он сорвал лишь
однажды, когда встретил американца Линкольна Керстайна. "Я согласен
поставить жизнь на его талант… Он может совершить чудо, и произойдет это
прямо на наших глазах", - писал тот, анонсируя приезд хореографа
в Америку. На дворе стоял 1933 год, Баланчину близилось 30 лет, и за его
плечами уже были годы успехов, мытарств, голода и неопределенности. Джордж
Баланчин, создатель и бог американского балета, как и положено всякому
балетному богу, родился в России, в Петербурге. Его мать была русской,
отец, Мелитон Баланчивадзе, - грузином. Композитор, один из основателей
грузинской классической музыки, он после революции вернулся в Тифлис,
где ненадолго даже оказался на вершине власти, став министром меньшевистского
правительства. Но Петроград он покинул только с двумя детьми - Андреем
и Тамарой. Жорж остался матерью, Марией Васильевной, в Петрограде, потому
что страстно хотел завершить образование в балетной школе. Поэтому родину
предков он впервые увидел только в 58 лет. Но, даже став Джорджем Баланчиным
и поставив патриотические балеты "Симфония Дальнего Запада"
и "Звезды и полосы", гордился своими грузинскими корнями. В
памяти одноклассника по балетной школе и близкого друга юности Михаила
Михайлова Жорж Баланчивадзе остался настоящим южанином - мягким и слегка
рассеянным молодым человеком. В 17-летнем юноше, который на велосипеде
догоняет ушедший поезд, чтобы не опоздать на концерт, в котором сама прима-балерина
бывшего Императорского театра Елизавета Гердт предложила ему танцевать
вместе, трудно узнать точного, мобильного, скоростного, как сами его спектакли,
Джорджа Баланчина. Вообще, до встречи с Керстайном жизнь Баланчина можно
пересказывать как биографию неудачника. Даже в балетную школу он попал
потому, что родители, мечтавшие видеть сына морским офицером, опоздали
на приемные экзамены в мореходное училище. Он окончил школу одним из лучших
выпускников, но невысокий рост не позволял даже мечтать о ролях принцев
в классических балетах. Мечтал стать музыкантом, как отец и брат, и даже
по приглашению Александра Глазунова поступил в консерваторию - но переиграл
руки и вынужден был бросить занятия. Правда, с первых жизненных шагов
его окружали почитание и обожание. Юного Баланчина постреволюционный культурный
Петроград боготворил так же, как впоследствии весь мир - "мистера
Би". Критики восхищались им даже в самых мелких партиях, сверстники-артисты
признали лидером группы "Молодой балет", для которой он сделал
свои первые постановки. Баланчин покинул Россию 20-летним танцовщиком
с длинным именем Георгий Баланчивадзе, стопкой афиш, на которых значилось:
"Эволюция балета: от Петипа через Фокина к Баланчивадзе", и
чемоданом театральных костюмов. Ни один официальный документ не зафиксировал
тогда, что он вывез из послереволюционного Петрограда воспоминания об
Императорском балете, которые несколько десятилетий спустя воскресил в
собственной труппе, получившей название New York City Ballet. Тогда казалось,
что впереди - романтическое путешествие в компании трех одноклассников,
сытая благополучная Европа, профессиональное признание и возвращение домой.
Но настроение перед отъездом было омрачено: за несколько дней до поездки,
катаясь на лодке по Финскому заливу с друзьями-чекистами, таинственно
утонула Лидочка Иванова - звезда их предполагаемой маленькой труппы, в
то время главная надежда русского балета и прекрасная пловчиха по совместительству.
Но никто из четверки - ни Баланчивадзе с женой Тамарой Жевержеевой, ни
Николай Ефимов, ни Александра Данилова - эмигрировать не планировал. Когда
выяснилось, что гастроли маленькой компании под угрозой провала, оказалось,
что "железный занавес" сомкнулся навсегда. Именно в это время
подоспела телеграмма от Сергея Дягилева. Его прославленный "Русский
балет" после революции перманентно испытывал трудности с классными
танцовщиками, и все четверо стали артистами этой труппы. Дягилев, не имевший
профессионального образования ни в одной из сфер искусства, обладал уникальным
нюхом на талант. Причем умел разглядеть его, когда никто еще не видел
в юных неокрепших дарованиях проблесков гениальности. Именно он открыл
Европе Шаляпина, "Мир искусства" и русский балет. И это Дягилев
сделал из Баланчивадзе Баланчина. Отрезать сложно произносимую грузинскую
часть фамилии оказалось в этой ситуации самым легким. Дягилев, как за
пятнадцать лет до того в случае с Нижинским, увидел в молодом грузине
талант хореографа и взял на себя воспитание его вкуса - от подбора гардероба
до демонстрации музейных сокровищ всей Европы. Правда, красавец Баланчин,
своим изысканным профилем и обходительностью сводивший с ума женскую часть
труппы, не разделял гомосексуальных страстей патрона, и потому место любимца
в сердце Дягилева занял юный украинец Сергей Лифарь. Но именно с "Аполлоном
Мусагетом" и "Блудным сыном" Баланчина связаны последние
триумфы "Русского балета". Неожиданная смерть Дягилева в 1929
году нарушила стремительное развитие карьеры Баланчина. Из "Русского
балета" он плавно перешел к сотрудничеству с крупнейшей русской труппой
пост-дягилевской эпохи - "Балле рюс де Монте-Карло". Привыкший
к сотрудничеству с выдающимися мастерами - Стравинским, Прокофьевым, Руо,
- хореограф вынужден был браться за любую постановку, которую ему предлагали.
С огромным трудом ему удалось добиться приглашения в парижскую Гранд Опера:
находившаяся в не лучшем творческом состоянии, она по-прежнему держалась
неприступным бастионом, не допуская в свои стены представителей нового
искусства. Но перед самым началом работы Баланчин заболел пневмонией и
предложил Сергею Лифарю временно заменить его. Выздоровев, он обнаружил,
что Лифарь стал главным балетмейстером Оперы. Двери этого театра закрылись
перед Баланчиным на несколько десятилетий. Попытка создать собственную
труппу тоже оказалась экономически несостоятельной. Именно в это время
хореограф познакомился с Линкольном Керстайном. Выходец из семьи бостонских
банкиров, Керстайн приехал в Европу для знакомства с ее культурными богатствами.
Эстет и интеллектуал, он оценил работы Баланчина даже в формате полусамодеятельных
театров на сценах размером с пятикопеечную монету и пригласил его в Америку.
Становление Баланчина в Соединенных Штатах, даже при поддержке Керстайна,
оказалось нелегким: классическому балету здесь предпочитали гимнастику.
В стране не было даже школы, где было бы поставлено профессиональное обучение
этому искусству. Поэтому прежде чем создавать спектакли, Баланчину пришлось
основать школу. Год спустя он поставил для первого публичного концерта
своих учениц "Серенаду" на музыку Струнной серенады Чайковского.
Профессионалы до сих пор не могут объяснить, как хореографу удалось создать
шедевр для девочек, едва освоивших азы балета. "Что такое вдохновение?
Его не существует. Оно нереально, как душа, - она и есть, и нет. А необходимость
- вещь реальная", - эти слова можно расценивать как девиз творчества
хореографа. "Серенада" - эмблема творчества Баланчина, носящая
знак его восхищения американками - стремительными, спортивными, современными,
и в то же время романтичными. Он ставит не сюжет, а музыку, в ней вычитывая
тончайшие драматические переходы. Классический танец прививался на американской
почве с большим трудом, и даже деньги Керстайна не означали безмятежности
творческого пути хореографа. Как и в Европе, в первые десятилетия своей
жизни в Америке он вынужден был хвататься за любое предложение. Ставил
в Голливуде, где танцевала его третья жена - полушведка, полунемка с русским
псевдонимом Вера Зорина. Работал на Бродвее. Сотрудничал с Метрополитен-Оперой.
В собственных труппах бюджет спектаклей он довел до минимума, пытаясь
ограничиться в декорациях слегка подсвеченным задником, а в костюмах -
тренировочными трико, которые с легкой руки Баланчина превратились в самую
популярную форму балетной "одежды". Он с непосредственностью
ребенка рассказывал корреспонденту New York Times о замысле "Шотландской
симфонии": "После постановки Уильяма Доллара "Горный дивертисмент"
у нас остались шотландские юбки, и я решил использовать их еще раз - опять-таки
по необходимости". По необходимости Баланчин создал 148 балетов.
Он работал с фантастической скоростью, не боялся цитировать самого себя
- и создавал шедевры, которые, вопреки его собственным прогнозам, до сих
пор идут во всех крупных компаниях мира. Балет был смыслом жизни Баланчина.
Даже став идолом нью-йоркской интеллектуальной тусовки, он продолжал жить
в крошечной квартирке в центре города. Его кухня, где он тоже выступал
в роли кулинарного Короля-солнце, превратилась в место встречи с узким
кругом друзей, среди которых был Стравинский. Но подлинная жизнь все же
шла для него в репетиционных залах. Именно в балетных студиях он повстречал
всех пятерых своих жен. В этот статус последовательно переходила почти
каждая новая муза хореографа - на женщин безотказно действовали его изысканность
и элегантность, образованность и безупречный вкус. Идеальным воплощением
балерины Баланчина была Сьюзан Фаррелл - высокая танцовщица с удлиненным
силуэтом, длинными, "текучими" кистями и крупными узкими стопами
- спортивная и неотразимо сексуальная. Хореограф встретил ее в своей школе,
когда ему было уже около 60. Он был по-прежнему элегантен, обаятелен,
остроумен и оставался для своих балерин настоящим богом. Каждая из них
мечтала оказаться в центре его внимания и появление каждой новой музы
воспринимала как крах своей жизни, даже оставаясь солисткой его труппы.
Но юная Фаррелл, хотя и обожала Баланчина-хореографа, замуж вышла за ровесника.
Гнев хореографа был столь велик, что ей пришлось удалиться в изгнание
- в "Балет ХХ века" Мориса Бежара. Два года спустя ей было позволено
вернуться в New York City Ballet. Это было единственное поражение Баланчина,
ставшее выигрышем в особо крупных размерах: Фаррелл продлила творческую
жизнь хореографа на два десятилетия - он продолжал ставить балеты почти
до последних дней жизни. "…мы, если можно так выразиться, звери особой
породы со своим образом жизни. Никто не спрашивает у лошади, что она делает
целый день. У лошади своя лошадиная жизнь. Я - танцовщик телом, душой
и умом. Так я и живу, и других учу… Мое дело - балет, об остальном я не
думаю", - говорил Баланчин. Но в Россию при жизни Баланчин так и
не вернулся: считать возвращением триумфальные гастроли New York City
Ballet в 1962 и 1972 годах невозможно - на его балеты в репертуаре советских
трупп было наложено вето, и даже друзья юности, боясь встречи с эмигрантом,
прикидывались смертельно больными, чтобы избежать встречи. И лишь сейчас,
двадцать лет спустя после смерти хореографа, Россию охватил баланчинский
бум - Мариинский, Большой и Пермский оперный соперничают друг с другом
по количеству освоенных спектаклей "мистера Би".
Журнал "Америка", 2003, № 2.
|
Вернуться
Вверх