| |
|
Колхозная песня
"Светлый ручей" в Большом театре
 На
Новой сцене состоялась премьера балета "Светлый ручей" Алексея
Ратманского. В нем хореограф совместил и дань истории Большого, которой
театр так дорожит, что за несколько десятилетий едва не окостенел в верности
традициям, и собственное видение светлого балетного пути.
В современную эпоху тотального дефицита хореографов 34-летний Ратманский
превратился в "скорую помощь" для ведущих российских балетных
трупп. Обычно его зовут после изматывающего сотрудничества с западными
классиками, фантазия которых неизменно отказывается укладываться в рамки
предварительных договоренностей. Поэтому сил на почтительное отношение
с соотечественником, пусть и ставящим для Балета Сан-Франциско, Шведского
Королевского балета и даже возведенным в ранг рыцаря ордена Датского флага
(по совместительству с балетмейстерской работой Ратманский - премьер Королевского
балета в Копенгагене), не остается: его загоняют в рамки производственной
необходимости, то вставляя в руки готовый сюжет и музыку, заказанные для
каких-нибудь гастролей, то благотворительно расчищают для танцев пять
метров сцены, загруженной самовыражающимся художником, то вообще предлагают
подстроиться под чужой канкан идей. И Ратманский вдохновенно, в "окнах"
между собственными выступлениями, производит очередного фаворита Национальной
театральной премии "Золотая маска" (впрочем, по каким-нибудь
не доступным логике соображениям она почти всегда уплывает в другие руки).
"Светлый ручей", вопреки традиции, оказался выбором самого Ратманского.
Услышав диск Геннадия Рождественского с записью этого балета Шостаковича,
который в 1935 г. был раздавлен определением "Балетная фальшь"
в передовице "Правды", хореограф чуть ли не год убеждал Большой
театр в жизнеспособности спектакля о колхозе 30-х годов. Самыми недоверчивыми
в этой ситуации оказались балетные звезды, в ходе постановочных репетиций
одна за другой срывавшиеся с орбиты спектакля. Никакие ссылки на имена
Лепешинской, Ермолаева, Моисеева, Суламифи и Асафа Мессереров, танцевавших
в свое время главные партии в "Светлом ручье", делу не помогли:
мало кто из премьеров осмелился увидеть себя не в пачках и трико, а в
пестреньком ситчике. Впрочем, Ратманский известен тем, что ногами рядовых
тружениц кордебалета способен сделать спектакль на зависть "божественным".
Так же как и своей любовью к играм "с историей" и "в историю".
Его дар оказался заразителен: на польках и фокстротах Шостаковича оркестр
под руководством дирижера Павла Сорокина "оторвался", будто
это Дунаевский, а художник Борис Мессерер (отец и тетка которого в ролях
Классических танцовщиков украшают рекламный плакат премьеры), сначала
расписав монохромный увертюрный занавес лозунгами "каждая кухарка
должна научиться управлять государством", "Доярки, добьемся
высоких удоев от каждой фуражной коровы!", "беспощадно громить
и корчевать троцкистско-бухаринских выродков!", "всем попробовать
пора бы, как вкусны и нежны крабы", потом разрисовал задники золотящимися
нивами, пустил по ним "живые" трактора и самолетики, а в колхозном
парке воздвигнул собственный вариант девушки с веслом.
Сам Ратманский, пересказывая историю о том, как в колхоз приехала бригада
столичных артистов и как жена агронома Петра затейница Зина оказалась
профессиональной балериной, параллельно с удовольствием реконструировал
историю собственного искусства. Для этого ему не пришлось овладевать профессией
хореолога и копаться в пыльных гарвардских архивах. Просто из своей генетической
памяти он извлек спортивные пирамиды, азарт поставленных Игорем Моисеевым
парадов физкультурников на Красной площади, кинохронику танцев Ольги Лепешинской
и Петра Гусева - немыслимые "рыбки" вниз головой, фотографии
Викторины Кригер, танцующей лезгинку на каком-то военном корабле. Впрочем,
аутентичное воспроизведение стиля 30-х для Ратманского столь же бессмысленно,
как и социологическое исследование советского колхоза в балете. И его
балет выстроен по всем классическим канонам: пожилые колхозницы, как принято
в респектабельных старинных балетах, вальяжным пешеходным шагом прогуливаются
под задником, молодые колхозники и колхозницы вылетают на сцену общим
огромным jete и дружно передвигаются акробатическим колесом, встретившиеся
после многолетней разлуки подруги общаются на языке глухонемых - на самом
деле, традиционной балетной мимикой, Петр объясняется в любви гастролерше,
разумеется, приложив ладони к сердцу (Юрий Клевцов идеально соответствует
этой роли по темпераменту и фактуре), которая, разумеется, балерина и
демонстрирует темперамент, как и во времена Кшесинской, виртуозным соло
на фоне кордебалета танцующих мужчин (Марии Александровой это удалось
блестяще), а интрига раскручивается при помощи переодевания - Классический
танцовщик является на свидание в костюме Сильфиды (Сергей Филин в этой
роли круглил ручки корзиночками поточнее сильфид-женщин и, даже пародируя
балетные штампы, не забывал об идеальной чистоте позиций).
Во взгляде Ратманского не отразилось никакого обличения нашего советского
прошлого - его кубанский колхоз "Светлый путь" имеет те же географические
координаты, что и пейзанская деревня на границе Силезии в "Жизели".
Видимо, поэтому публика реагировала на него, как на фильм "Кубанские
казаки" - предпочитая хохотать над водевилем и оставив истории ее
трагические реалии.
"Ведомости", 2003, № 71, 23 апреля.
|
Вернуться
Вверх