| |
|
Русский лямур
Весенние гастроли Мариинского театра
Еще со времен переезда Ленина
в Кремль повелось, что каждую поездку в Москву петербуржцы рассматривают
как миссионерскую попытку обращения иноверцев и одновременно как экзамен
на соответствие высшим государственным стандартам. Мариинский театр всегда
хотел не просто соответствовать стандартам в области балета, но и определять
их. Не довольствуясь восторженным приемом Лондона и Нью-Йорка, он неизменно
собирал лучшие спектакли и лучших исполнителей - от премьеров до девочки
в последние линии кордебалета - и отправлял на смотрины в столицу. "Симфония
до мажор" и "Драгоценности" Баланчина, "В ночи"
Роббинса, "Поцелуй феи", "Средний дуэт" и "Поцелуй
феи" Ратманского, "Спящая красавица" Вихарева-Петипа, "Звуки
пустых страниц" Ноймайера, "Щелкунчик" Шемякина своим ходом
добирались до Москвы вскоре после премьеры.
Теперь, запасшись "Золотыми масками" в таких количествах, что
по их числу в ближайшие десять лет Мариинку вряд ли кто догонит, театр
воспринимает гастроли в Москве как выезд в Баден-Баден или Иркутск. У
него не возникает потребности привезти сюда свои богатые запасы Баланчина,
чтобы в "Аполлоне" развеял сложившуюся в Москве репутацию бездумного
акробата Игорь Зеленский, в "Серенаде" презентовал себя кордебалет,
превративший баланчинский бешеный темп в петербургский морок, а в "Блудном
сыне" показала балеринский масштаб новая звезда труппы Дарья Павленко.
Нет желания вписать в безграничные пространства сцены Большого театра
реконструированную по гарвардским архивам масштабную "Баядерку".
Не едет в Москву и "Золушка" - первый многоактный балет Алексея
Ратманского в оформлении знаменитого "бумажника", лауреата Венецианской
биеннале Ильи Уткина.
Вместо этого Мариинский театр решил отчитаться об освоении западной постбаланчинской
хореографии. Его решимость не поколебали даже возмущенные интервью Ролана
Пети, который заявил, что питерские "Кармен" и "Юноша и
Смерть" - не его спектакли. Для верности французские балеты полувековой
давности соединили с интернациональным хитом - "Манон" Кеннета
Макмиллана 1974 года рождения. И к этой сложной конструкции, сконцентрировавшей
самые тусклые премьеры последних лет, в качестве бонуса прикрепили 10-минутный
"Средний дуэт" Ратманского на музыку Юрия Ханина.
На фоне музейных балетов минималистский шедевр Ратманского - эксклюзив
Мариинского театра - выглядит, словно платье Живанши среди лохмотьев блошиного
рынка. "Кармен" Пети у петербуржцев напоминают прописи первоклассника:
когда Диана Вишнева-Кармен передергивает плечами, извиваясь змеей из "Баядерки",
вспоминаешь, как от усердия продавливала ручкой сразу несколько страниц.
Можно было бы решить, что за полстолетия активной амортизации спектакль
превратился в живой труп, если бы совсем недавно в Петербурге его жизнеспособность
не доказал Манюэль Легри. Но в Мариинке к французским балетам подходили
с учетом местных вкусов. Балерины и премьеры "страдают" со всей
страстью русской хореодрамы. Кордебалет с наслаждением кривляется, с интонацией
мартовских котов выпевая "l'amoure" (он сопровождает "Хабанеру"
Хозе). Камерный интим кабачка расширился на все пространство сцены, превратившись
в летнюю парковую эстраду. Белые занавеси над каморкой Хозе трансформировались
в кухонный тюль. В "Юноше и смерти" захламленная мансарда, придуманная
идейным автором этого балета Жаном Кокто, тоже мало похожа на ангар с
бархатным языком, свисающим над кроватью героя. Но неземное величие музыки
Баха примирило алый стяг с масштабным стилем Андриана Фадеева и Ирмы Ниорадзе.
Петербургские танцовщики разыграли в нем не традиционную историю о невротическом
юноше, доведенном подружкой до самоубийства, а рандеву со смертью, принявшей
облик обычной парижанки.
В западноевропейских балетах ХХ века мало что решает просто точное воспроизведение
хореографического текста. Трехактная массивная "Манон" сработана
по лекалу отечественного "Ромео и Джульетты" Леонида Лавровского,
но не обладает его достоинствами. У Макмиллана женщине нельзя подать руку
иначе как выкинув ей прямо в зубы ногу, завернуться в тройном пируэте,
выкрутиться двойным saute de basque и упасть на колено. Манон умирает
соответственно: минут пять вскидывает ноги, в разных ракурсах падает на
руки партнера, взобравшись ему на шею переворачивается в шпагате вниз
головой и трижды выпрыгивает в двойной пируэт над ним. Воспроизводить
этот спектакль имеет смысл только при наличии идеальной Манон, какой оказалась
Диана Вишнева - танцовщица Баланчина и актриса Лавровского в одном лице,
но не Светлана Захарова, хотя и продемонстрировавшая в "Манон"
уникальный профессионализм. Свою долю цветочных корзин она отработала
раньше, в хорошо известном москвичам "Среднем дуэте". В программе
гастролей этот спектакль оказался единственным, способным к трансформации.
А это то свойство, которое отличает в искусстве, лишенном надежных способов
фиксации, жизнеспособный спектакль от проходного.
"Ведомости", 2003, № 46, 19 марта.
|
Вернуться
Вверх