Анна Антоничева:
"Я не умею навязывать свою любовь"

В советские времена артисты балета очень любили рассказывать легенды о том, что родились они в медвежьем углу и в хореографическое училище попали, ошибившись дверью. Теперь все дружно складывают апокрифы, какой блат помог им оказаться в балете. Вы можете внести в коллективную историю свою лепту и раскрыть тайну, как ученице Бакинского хореографического училища удалось попасть в столицу, да еще в класс Головкиной?

14 лет назад у нас в Баку проводился "Праздник Терпсихоры" - Первый Закавказский балетный конкурс. Там я стала лауреатом в младшей группе и получила приз зрительских симпатий. После этого моей маме настойчиво стали советовать отвезти меня в Москву или Ленинград, чтобы я получила столичный диплом. Мама, конечно, хотела, чтобы я окончила училище в Ленинграде: она сама стажировалась там, отучившись семь лет в Баку. Везти меня в Вагановское училище маму отговорили. Но явиться в Москву без ничего - без связей, без знакомств - тоже было страшно. И кто-то из наших знакомых посоветовал нам обратиться от своего имени к Игорю Валентиновичу Уксусникову. С этой фамилией мы явились на порог московского училища. И получилось такое совпадение, что именно в эту минуту Игорь Валентинович проходил мимо по холлу. Он провел нас в класс, и было заметно, что все то время, пока меня просматривал, упорно перебирал в памяти своих знакомых, вспоминая, кто мог бы нас к нему направить. Уже гораздо позже он мне сказал, что так и не понял, от кого мы тогда пришли. Но на следующий день меня уже экзаменовала Софья Николаевна Головкина.

Учиться у нее было сложно?

Нет, не сложно. Я, в принципе, всегда успевала по программе.

В Большом театре вы тоже очутились "по блату"?

Этим я обязана Софье Николаевне. В школе я никогда не чувствовала ее особого отношения ко мне. Но когда выяснилось, что я не попадаю в Большой из-за того, что там нет места в общежитии, она взяла эту проблему на себя - еще год я жила в интернате школы и училась в институте.
Когда я пришла в театр, на меня обратила внимание Марина Викторовна Кондратьева. Благодаря ее упорству и вере в меня я выбралась из кордебалета. В репетиционном зале мы провели с ней сотни часов, выучили такое количество партий! Но кроме Марины Викторовны людей, которые дали мне какой-то толчок в театре, было немного. Я всегда буду благодарна Вячеславу Михайловичу Гордееву, который, посмотрев на кассете, как я впервые в жизни танцевала па де де из "Лебединого озера" и адажио из "Каменного цветка", поверил в мои силы и доверил мне мой первый большой балет - "Легенду о любви". Зато когда к тебе относятся с душой, это остается в сердце надолго. В моей жизни, как мне кажется, таких людей было трое - Николай Романович Симачев, Галина Сергеевна Уланова и Александр Юрьевич Богатырев.

В театре живут настоящие легенды о репетициях Симачева. Как они проходили?

Так получилось, что Ширин я приготовила не с Мариной Викторовной, а с Николаем Романовичем. В "Легенду" меня вводили вместе с Димой Белоголовцевым. На подготовку был всего месяц, причем во время гастролей в Японии. Там мы репетировали в любую свободную минуту. На Николая Романовича просто хотелось молиться: он ни на одну секунду не отвлекался от работы. Я помню, одна репетиция длилась у нас три часа подряд. К концу мозги у меня уже отказывали, я не держалась на ногах. А он, три часа проползав у нас в ногах, кричал: "Ну, почувствуй же здесь восточный аромат!" Николай Романович умел рассказать о роли так, что это врезалось в память навсегда. Он просто вкладывал в движения текст, чтобы нам легче было выразить то, что стремился передать балетмейстер. В жизни он был человеком очень закрытым, сдержанным. И репетицию начинал спокойно, а потом сам загорался и зажигал нас. У Николая Романовича был такой авторитет, что никакого "кнута" ему не требовалось - достаточно было того, что он просто находится рядом. Я от его репетиций была без ума. Когда Николая Романовича не стало, для меня это был удар - я так мало успела с ним поработать…

Хорошо известно, что в последние годы работы в Большом театре учениц у Улановой, кроме Нины Семизоровой, не было…

К Галине Сергеевне я рискнула обратиться в трудную минуту. Мы с Димой Белоголовцевым целых два месяца готовились к вводу в "Ромео и Джульетту", бесконечно повторяли одно и то же. И перед премьерой у меня появилось раздвоенное состояние, я перестала понимать и ощущать себя. Тогда я подошла к Галине Сергеевне и попросила объяснить некоторые сцены. Например, она говорила, что в третьем акте, прежде чем бежать к патеру Лоренцо, Джульетта не просто должна быстренько накинуть плащ и побежать, а сначала оглянуться, убедиться, что никто ее не видит, а потом в этот плащ плотно закутаться, чтобы ее никто не узнал - в те времена в таком юном возрасте появляться на улице без сопровождения было нельзя. И только уже во время пробега по авансцене плащ должен раскрыться, распахнуться, подчеркивая бег, динамику движения. А в сцене первой встречи с Ромео, когда он поднимает Джульетту в высокой поддержке, у меня никак не получалось движение рук - когда Джульетта сначала прижимает их к себе, а потом распахивает к небу: "Я так счастлива!" Это выходило не так, как поставил Лавровский. А Галина Сергеевна сказала, что здесь не обязательно точно выполнять текст - главное, правильно передать в зал чувства Джульетты…
Театр - сложный организм, в нем люди далеко не всегда могут делать то, чего просит их душа. Мне было очень больно услышать, как Галина Сергеевна сказала, что ей бы хотелось со мной поработать, но тогда все скажут, что она опять переманивает чужую ученицу.

Богатырев репетировал с вами какие-то спектакли?

Он помогал нам репетировать дуэты в "Спящей", "Легенде о любви", васильевском "Лебедином". Но и помимо репетиций я всегда чувствовала его симпатию и поддержку. И когда выяснилось, что на конкурс в Джексон мне придется ехать без педагога, я обратилась к нему. Александр Юрьевич тоже не смог помочь, но я видела, что это связано только с тем, что у него в это время было много проблем - он как раз уходил из театра и должен был передать дела Фадеечеву.
Когда не стало Александра Юрьевича, мне даже стало казаться, что это какой-то рок: как только человек проявляет ко мне интерес, он уходит. Это страшное ощущение - кажется, что твои положительные эмоции плохо воздействуют на людей.

Два года назад ваш переход из учениц Кондратьевой в ученицы Максимовой стал в театре событием. Вы можете теперь его прокомментировать?

В театре перемена педагога - это обычный процесс. Многие балерины вообще работали одновременно с разными педагогами. Мне улыбнулась удача, когда в самом начале своей работы в театре со мной репетировала Наталия Игоревна Бессмертнова, которая помогла мне подготовить первые крупные партии. Жаль, что наше сотрудничество оказалось недолгим. После этого у меня была возможность поработать с Галиной Сергеевной Улановой. Мой переход к Екатерине Сергеевне был естественным желанием поработать с прекрасной балериной. Вместе мы сразу же приготовили Жизель. После моей премьеры кто-то обсуждал мои завышенные руки, еще какие-то детали. Но мне важно, что многие приняли мою Жизель.

Когда вы начинаете работать над партией, у вас уже есть какое-то вполне определенное представление о том, какой она должна быть, какой вы видите в ней себе?

По-разному. Долго "не ложилась" Никия. Ты переживаешь, все силы души отдаешь, а со стороны этого не видно. А какие-то спектакли намного легче получались, буквально с первой репетиции.

В прошедшем сезоне вы наконец станцевали в Большом театре Одетту-Одиллию.

Много лет я просто бредила этим "Лебединым озером". Я столько лет ждала, когда оно вернется наконец в наш театр! Я выросла на балетах Григоровича, еще со времен Баку мечтала танцевать в его спектаклях. Мои первые главные партии были в балетах Григоровича - в "Легенде о любви" и "Спартаке". Это было счастье! Прежние руководители балетной труппы, когда вызывали меня в свой кабинет, говорили: "Любишь Григоровича? Жди, когда он придет. Тогда и будешь танцевать". И когда я узнала, что его "Лебединое озеро" возвращается, я отменила все свои планы, все поездки, чтобы не потерять этот спектакль. Два с половиной месяца сидела в Москве и ждала, что меня займут в премьере. Еще перед своим уходом из театра Юрий Николаевич дал мне этот спектакль, Наталия Игоревна отрепетировала его со мной. Тогда Одетту-Одиллию я станцевать не успела - спектакль сняли. Но при первой же возможности в нем выступила. Для этого пришлось ехать в Сыктывкар. Потом танцевала Одетту-Одиллию в Якутске, Риге, Вильнюсе, Тбилиси. И когда я оказалась вне репетиций "Лебединого" в Большом, просто не могла понять, что случилось. Очевидно, Юрию Николаевичу сообщили обо мне нечто такое, о чем я не подозреваю. А я бегать и рассказывать балетмейстерам о своей любви к ним я не умею. Я попросила Бориса Борисовича Акимова дать мне в этом спектакле любую партию, хоть кордебалет. Мне предложили Pas de trois, и я готова была танцевать в нем. Но когда я узнала, кто будет танцевать Одетту-Одиллию в премьере, от участия в "Лебедином" отказалась. Но смотреть на это я не могла и приняла первое же предложение, которое мне поступило. В Америке я станцевала совершенно новый для себя балет, в котором впервые танцевала на каблуках.

В США вы выступаете регулярно уже несколько лет. Это связано с нехваткой репертуара в России?

В Большом нехватка репертуара чувствуется очень остро, мы выходим на сцену слишком мало. Поэтому приходится самостоятельно искать возможности для его расширения. В Америке я уже несколько лет сотрудничаю с хореографом Полом Мехия. Знаете, хотя я плохо понимаю по-английски, но на репетициях почему-то отлично чувствую, чего хочет добиться Пол. У нас установилось хорошее взаимопонимание, а это всегда делает работу интересной. Правда, сначала я вызывала у него некоторое недоверие: все свои спектакли он ставил сначала для Сьюзан Фаррелл, которая была его первой женой, потом для второй жены. В эти балеты было вложено очень много личного, и отдать их в чужие руки ему было сложно. Но за три года я уже станцевала его одноактные спектакли "Гамлет", "Ромео и Джульетта" и "Боядлер". В Америке у меня было еще три личные премьеры - "Щелкунчик", "Аполло" и "Паганини".

Мне было очень обидно, что в Большом вы не участвуете ни в "Послеполуденном отдыхе фавна", ни в "Паганини". По-моему, вы именно та балерина, которой не хватает этим балетам.

Я сама давно хочу станцевать "Паганини", и в этом сезоне в афишу два раза ставили мое первое выступление, мы с Мариной Викторовной Кондратьевой отрепетировали всю партию. Я должна была танцевать с Колей Цискаридзе. Но сначала он получил травму, а во второй раз приехал за день до премьеры и времени на подготовку не осталось.
Сотрудничество с американским хореографом пробудило в вас интерес к эксперименту или это случайное, временное явление?
Безусловно, без работы в Большом этих спектаклей было бы очень мало. Они интересны только как параллельная работа. Но таких больших полнометражных спектаклей, как в Большом, все равно нигде за границей нет.

Выступая за рубежом, вы не хотели бы попробовать себя в спектаклях Макмиллана, Крэнко, Ноймайера?

Можно только позавидовать петербургским балеринам, у которых есть возможность попробовать себя в такой разнообразной хореографии. Когда у нас ставилось "Укрощение строптивой", мне было очень интересно наблюдать за этой работой, хотя я сама не была в ней занята. Хотя слышала мнение от многих, что этот спектакль, как и "Ромео и Джульетта" Лавровского, - устаревшие спектакли. Мне сложно судить, нужно ли ставить "классику ХХ века" в Большом, но мне самой хотелось бы себя в них попробовать, особенно в "Манон".

В Большом театре вы танцуете две части в "Симфонии до мажор", в Америке станцевали Терпсихору в "Аполлоне". Как ощущаете себя в балетах Баланчина?

"Симфония" как спектакль мне очень нравится, нравится танцевать в ней вторую часть. Но, я считаю, нам надо очень много его репетировать: наша мелкая техника отстает от той, которую требуют балеты Баланчина, мы привыкли обращать внимание на другие детали. Обидно, что эти спектакли идут помалу. Люди столько труда вкладывают, чтобы их отрепетировать! Две недели перед спектаклем только и знают, что занимаются Баланчиным. Сколько одну коду в "Симфонии" репетируют - крутятся, крутятся, крутятся. А потом спектакль опять на полгода исчезает из репертуара и все забывается.

Вы присмотрели для себя какие-то еще баланчинские спектакли?

Мне странно, что у нас шел именно "Агон". В нем тяжелая музыка, я вообще не понимаю, как можно танцевать, а думать только о том, как бы попасть в счет. По-моему, это спектакль не для нашего театра. "Аполло" - приятный, красивый балет. Я давно хотела его станцевать. Мне обидно, что он не идет у нас. Но загореться короткими одноактными спектаклями, постоянно думать о них, мечтать, как мечтаю о "Раймонде", я не могу. В этих спектаклях нет масштаба. Это свойство русского балета.

"Большой театр", 2001, № 5.

Интродукция || Антре || Вариации || Кода || Гран па || Па д' аксьон || Гала || Антракт || Фуршет || Тет-а-тет

Вернуться

Вверх