Крепостной принц

Гамбургский балет, гастроли которого завершились в Петербурге, - один из самых прославленных танц-брэндов Европы. Но эта компания, живущая как закрытый монастырь с неведомым уставом, известна прежде всего благодаря своему арт-директору Джону Ноймайеру. Хотя его спектакли - это соединение художественной воли постановщика и индивидуальности его танцовщиков.
На хореографии, которую он создает для Ивана Урбана, неизменно лежит след его восхищения этим артистом. Из своих 28 лет Иван девять работает в Гамбургском балете. Он - первый, а порой и единственный исполнитель главных партий в "Одиссее", "Гамлете", "Мессии", "Bernstein dances". Ему же Ноймайер доверил знаковые роли Дягилева в "Нижинском" и Треплева в "Чайке". В них его и увидели в Петербурге.

Расскажите, как уроженец Гомеля познакомился с Джоном Ноймайером?

Я учился в Минске в хореографическом училище. Меня выбрали одного из школы на конкурс "Prix de Lausanne". Ноймайер был председателем жюри. После моего выступления он подошел и предложил учиться в его школе. Пока переводчица перевела, чего он хочет, Джон уже исчез.

Вы выросли в советской балетной провинции. Вам что-нибудь говорило его имя?

Я вообще тогда не представлял, что балетный мир настолько разнообразен. Моя школа была - классика, классика, классика. Другого я не знал.

И что вы почувствовали, когда поняли, что предстоит заниматься совсем не тем, к чему себя готовили?

Я хотел профессионально развиваться. В Гамбурге для этого открылись широкие двери. Класс у нас вел замечательный педагог Анатолий Геннадиевич Нисневич. Он сам танцевал в Мариинском театре, был солистом. Благодаря ему ко мне пришли какие-то новые силы, новая техника.

Вы уехали в 1992 г., когда советские балетные люди уже свободно передвигались по миру. Тем не менее, вы чуть ли не в статусе диссидента оказались участником какой-то таинственной полукриминальной истории.

Сейчас я могу над этим посмеяться, но тогда мне было не до смеха. Я из бедной семьи, у меня никогда не было никаких благ. Поэтому предложение Ноймайера, можно сказать, меня купило. Я, недолго думая, рассказал о нем людям, которые меня сопровождали: моему директору Людмиле Федоровне Коробкиной и Валентину Николаевичу Елизарьеву, тогда главному балетмейстеру Минского театра. Но, как оказалось, у них были со мной связаны собственные планы - понимаю, я подавал какие-то надежды. Они сразу же сказали: "Молодой человек, собирайте свои монатки, мы едем в Минск, у нас в 6 утра самолет". Меня это ошарашило.
Но по дороге в отель я встретил Алекса Урсуляка, который был тогда директором Штутгартской школы. Он хорошо говорит по-русски, и я ему все рассказал. Урсуляк написал какое-то письмо и сказал, чтобы я отнес его туда, где заседает жюри. Когда я пришел в этот дворец, Джон меня сначала даже не узнал. Но, как только он прочитал письмо, всё закрутилось, и с половины двенадцатого ночи до 4 часов утра все жюри пыталось спасти мальчика из Минска. Они хотели сразу посадить меня в машину и увезти в Гамбург. Мне было 15 лет, и чтобы их не обвинили в похищении ребенка, позвонили мне домой. Мама была на работе, а бабушка сказала: "Езжай". Но тут оказалось, что директриса уже изъяла из моих вещей паспорт.

Вы не боялись возвращаться с ней же в Минск?

На самом деле полет до Москвы, а потом ночь в поезде до Минска были очень страшными! Паспорт вернули только на таможне. В Минске предложили подвезти до интерната. А когда я сел - это был маленький частный автобус, который нас встречал, - сказали водителю: "Давай отбирать у него паспорт!". Я испугался, отдал - только чтобы выпустили меня живым. Елизарьев мне прямым текстом тогда сказал: "Если я тебя увижу хотя бы возле театра, раздавлю". Так что в Минске меня больше ничего не держало.
В Питере и в Москве меня тоже никто не ждал. Но благодаря Швейцарии у меня появились хорошие знакомые. Человек, который помогал русским участникам "Prix de Lausanne", прописал меня в Москве, устроил рабочим сцены в Большой театр и оформил стажировку в Монте-Карло. А из Монте-Карло я сделал визу в Германию.

У выпускников школы Гамбургского балета есть гарантия, что они непременно попадут в основную труппу?

Я не был уверен, что останусь в Гамбурге. Просматривался в Дюссельдорфе, в Дрездене. Но Джон просил не подписывать никаких контрактов до тех пор, пока не скажет, нуждается в нас или нет. Я и сам чувствовал, что нравлюсь ему в танце. Мне тоже подходит стиль Ноймайера, потому что он позволяет свободу в танце. Нужно точно понимать его замысел, но движение можно переделать в собственном стиле. Это не классика, где если поставлен saute de basque, то должен быть только он и ничего другого. Например, и в "Чайке", и в "Нижинском" есть такие моменты, которые Джон не ставил, их сделал я сам.
Если в спектакле Ноймайера два состава, не исключено, что одна и та же партия у разных исполнителей различается?
Основная идея, главное чувство одно. Но каждый может выражать его по-своему. У нас идет балет "Зимний путь". И Джон никогда не смешивает два состава - он считает, что получаются два разных балета.

В балетном мире у него репутация диктатора.

Я не могу так говорить про своего директора: я его очень уважаю как хореографа, он для меня гений. Джон многому может научить и многое дать. Но конфликты иногда бывают. Мы - единая компания, которая работает на общий результат. И все выкладываются на сто процентов, отдаются работе честно. Но это не значит, что можно регулярно задерживать нас на репетициях, в последнюю минуту менять расписание - будто мы не вольны распоряжаться своим свободным временем. Меня такое отношение выводит из себя.

И как мирится с этим труппа?

Ноймайера все уважают. А молодые очень боятся. Но, мне кажется, бояться никого не надо - он просто директор, и все. Гамбургский балет - это не его частная труппа, она принадлежит государству. Просто Джон так долго руководит, что все вокруг - будто его собственность.

Ноймайер закрыт для общения?

Он очень хорошо чувствует людей. Если ты боишься, он тоже закрывается. Если ты к нему подходишь обозленным, Джон тоже начинает вести себя агрессивно. Я не могу зайти к нему в офис и побрататься - я так воспитан. Но если мы встречаемся в коридоре, он может очень любезно улыбнуться. А может пройти и не заметить, весь в своих мыслях.

Гамбургский балет - это только работа или образ жизни?

Внутри у нас дружеские отношения - не то что в парижской Opera, где одна группа ненавидит другую. Любой principal (в западных балетных компаниях - категория звезд труппы - А.Г.) нормально общается с любым школьником.
В зале, если ты делаешь роль, выкладываешься целиком - и физически, и морально. Джон из тебя выжимает всё. Поэтому у меня после спектакля огромная потребность "проговорить" его еще раз. А у нас для репетиторов важно только одно - чтобы шеф был доволен. Тогда за кулисами поцеловал, ушел и забыл. Мне этого мало - я остаюсь опустошенным, нет окончательной сатисфакции.
Ноймайер требует, чтобы его танцовщики принадлежали только балету. Это усложняет вашу жизнь?
Сам он человек с разнообразными интересами, и себя не обижает - много ездит, много видит. Но нас на личные гастроли не отпускает, старается свести к минимуму общение с прессой. Поэтому нас мало кто знает. Джон очень умный директор. Он говорит, что не любит работать со звездами, чтобы не травмировать свой балет. Знают только Джона Ноймайера и Гамбургский балет.

Что тогда удерживает вас в Гамбурге?

Я не перебежчик. Не хочется терять наработанного, хочется развиваться дальше. Ноймайер дает эту возможность: он ставит сам, приглашает других хореографов. А я люблю работать.
Может быть, если бы я был один, все же куда-нибудь ушел. Но здесь очень хорошо Анютке (Анна Поликарпова - бывшая солистка Мариинского театра, для которой Ноймайер создал главные женские роли в "Гамлете", "Нижинском", "Чайке", "Одиссее" и других балетах - А.Г.). Ради нее я буду в этой компании.

Не тяжело быть только песчинкой в огромном мире Джона Ноймайера?

Я двигаюсь своим путем. Он, конечно, может меня выгнать, но пока я профессионально чего-то стою, Джон этого не сделает. Если мне нужно что-то сказать ему, - говорю. Хотя чаще всего он слушает, соглашается и всё делает по-своему. Но когда я сказал, что хочу выезжать один, без компании, он сразу послал меня на гала во Францию. Спасибо, жду чего-то еще.

Гамбургский балет - настоящее вавилонское столпотворение русских, поляков, чехов, американцев, французов, японцев, итальянцев, аргентинцев. На каком языке общаетесь?

На английском.

И какой для вас родной?

Раньше, когда я был женат на француженке, русский забывался, мне сложно было артикулировать по-русски, больше пользовался английским или французским. Я общаюсь и на немецком, хотя делаю много ошибок. Но не придаю этому значения, шпарю спокойно. А дома мы разговариваем, естественно, на русском.

А гражданином какой страны являетесь?

Белоруссии. Хотя в ближайшее время собираюсь поменять паспорт на немецкий. Когда я после девяти лет отсутствия приехал поменять старый паспорт и увидел все тех же советских людей, это был ужас. Намучился я страшно.

"Ведомости", 2003, август.

Интродукция || Антре || Вариации || Кода || Гран па || Па д' аксьон || Гала || Антракт || Фуршет || Тет-а-тет

Вернуться

Вверх